Парфюмер звонит первым - Страница 79

– Эй, эй, отец, ты че? – заорал первый конвоир. – Мы тебя опять поднимать не будем, хрен жирный!

Второй попытался подхватить заложника, но масса тела полковника оказалась слишком велика, и он кулем повалился на ковер. Голова глуховато стукнулась о пол.

– А ну, подъем! – заорал второй. – Чего разлегся! – и от души пнул Ходасевича ногой.

– Погодь, – остановил его первый, – с ним чего-то не то.

И в самом деле с пленником происходило нечто непредусмотренное. Он лежал на боку (ровно лечь ему мешали застегнутые за спиной наручники) и дышал настолько тяжело, что, казалось, слышно на весь дом. Глаза были закрыты. Лицо побагровело.

– Эй, ты чего? – наклонился над ним первый тюремщик. С силой похлопал по щекам.

Судорога прошла по всему телу полковника. И никакой реакции на внешние раздражители. Тяжелое дыхание, закаченные глаза, багровая рожа.

– Похоже, у него приступ.

– Какой еще приступ!

Но тут и второму садисту стало ясно, что с пленником неладно. Заложник с особенным всхлипом последний раз втянул в себя воздух и затих. Крупная дрожь прошла по всему его толстому телу. А затем лицо его стало резко бледнеть, бледнеть и буквально на глазах превратилось в восковое, словно у трупа. Первый тюремщик пощупал пульс на шейной артерии и благоговейно прошептал:

– А сердце-то не бьется.

– Что у вас тут?! – Хозяин подошел, как всегда, неслышно, рявкнул из-за спин.

– Да вот: похоже, что кончается, – пролепетал второй молодой террорист.

– Я ему покажу кончаться, – усмехнулся седовласый, вытащил из-за пояса пистолет и направил его прямо в лоб Ходасевичу. – Симулирует, сука.

– А ну, встать! – заорал он. – Или я буду стрелять!

Никакой реакции.

– Встать! Считаю до трех. Раз. Два. Три.

Одновременно с «три» седовласый выстрелил. Пуля ударила в пол рядом с головой заложника. На ковре образовалась аккуратно оплавленная дырочка. Пах! Раздался второй выстрел. Затем – третий. И еще две пули легли на расстоянии сантиметра от черепа Ходасевича. А он даже не моргнул, и бровью не повел, лежал, словно мертвый. И тут главарь захватчиков наконец убедился, что заложник не симулирует.

– Быстро дуй в машину, – скомандовал он первому подручному, – тащи оттуда из аптечки валерьянку, корвалол, этот, как его, нитроглицерин!

– Думаете, поможет? – поинтересовался первый.

– А я фуй его на фуй! – выкрикнул седовласый и еще раз витиевато выругался.

А Ходасевич так и лежал трупом, не шевелился, только лицо становилось бледнее и бледнее, хотя, казалось, бледнее уже некуда.

Главарь террористов усмехнулся:

– Умер Максим – и хрен с ним. Все равно не жилец. А у нас на такой случай еще один заложник имеется.

Подбежал молодой конвоир:

– Вот, нитроглицерин.

– Поздно пить боржоми, если почки отвалились.

– Так он че, совсем помер?

Седой присел на корточки, брезгливо коснулся холеными пальцами шеи полковника:

– Да нет, похоже, дышит еще.

– Может, ему «Скорую» вызвать?

– Ты гребнулся, что ли? Какая ему тут, на хуторе, на хер, «Скорая»?!

Седовласый выудил из кармана мобильный телефон:

– Надо узнать, как там вторая наша пациентка поживает.

В то же самое время. Таня

Телефон прозвонил раз, другой.

– Это не мой, – удивленно прислушался Добрыня Никитич.

– Как не твой?! – возмутился его партнер. – Из твоего кармана звонит!

– Ах да, – хлопнул себя по лбу Танин спаситель, – я же у Комкова с Подольским их трубы с тел снял!

Он залез в карман, вытащил мобильник и, глядя на дисплей, произнес:

– Это комковская труба. Я хорошо ее запомнил: «Сименс», шестьдесят пятый. Номер определился. Ну, что, брать?

И тут Глеб Захарович скомандовал: «Давай мне!» Добрыня подскочил к нему, и ГЗ поднес аппарат Комкова к уху.

Глеб Захарович произнес, старательно нивелируя индивидуальные интонации голоса:

– Комков слушает.

Наступила напряженная пауза, Таня, затаив дыхание, ждала, что звонивший вот-вот распознает подвох и бросит трубку, однако разговор продолжился. Татьяна облегченно выдохнула. Она подошла как можно ближе к Глебу Захаровичу – на расстояние вытянутой руки – и попыталась расслышать, о чем говорит на том конце линии его собеседник, однако до нее долетали только обрывки слов, из которых невозможно было составить общую картину разговора. Однако Глеб Захарович, усмехнувшись, подмигнул ей и указал сначала на нее, а потом на трубку: мол, о вас, Таня, идет речь. Татьяна даже поразилась: как у него выдержки хватает в столь напряженный момент еще и шутить!

– Нормально, – сказал своему невидимому собеседнику ГЗ. – Здесь она, рядом. – И снова подмигнул Татьяне. – Живая и почти здоровая.

В ответ в трубке разразились длиннющим монологом, из которого до Тани долетело лишь одно слово: «умирает», – и она вздрогнула.

– Да и хрен с ним, – откликнулся, в образе капитана Комкова, Глеб Захарович. – Коза-то эта еще осталась. Отвезите его лучше куда в больницу, да и киньте там.

Ему что-то возразили, а ГЗ ответил:

– Охота была его самим хоронить. Он же тяжелый.

Собеседник сказал еще пару слов и «отбился». Глеб Захарович усмехнулся (он старательно отводил глаза от Тани).

– Да здравствует наша сотовая связь, искажающая голоса до неузнаваемости! – невесело сказал он.

– Что, что случилось? – затеребила его Таня. – Что-нибудь с Валерой?!

– Да, Таня, – подтвердил он, по-прежнему избегая смотреть на нее. – Звонили его похитители. Сказали мне – то есть капитану Комкову, что Валерий Петрович плохо себя чувствует. У него, кажется, сердечный приступ. Эти мерзавцы говорят: умирает.